Специфика искусства сегодня и некоторая проблематика

 804 Просмотров

Мне кажется, в такого рода рассуждении должны быть задействованы три супертемы, которые и раскрывают самые больные вопросы сегодняшнего функционирования искусства. То есть, того искусства, которое здесь и сейчас.

1. Фундаментальность живописного дискурса в сегодняшнем искусстве — несмотря на многократное повторенное многими арт-персонами, как мантры: «Живопись умерла».

Почему именно живопись? Ведь только примерно 3-5% людей имеют цвето-живописное зрение и могут рассматриваться как потенциальные потребители собственно живописи (я думаю, в музыке не многим лучше — 10-15% имеют мелодийно-музыкальный слух). Полагаюсь только на свои оценочные ощущения (естественно, такого исследования никто не проводил или мне не известно об этом).

В Липецке среди живописцев бытует такое мнение (уже трудно вспомнить, кем впервые сформулированное): «Живопись как золотая монета. Государства исчезают, и все монеты, кроме золотых, превращаются в ничто, а золотые продолжают оставаться ценностью, которая со временем только увеличивается». Немного наивно, но в суть попадает. Да и за примером далеко ходить не надо: Джотто, Рембрандт, Тициан, Делакруа, Коровин, Модильяни, Сутин, Древин, Сулаж, Фальк, Владимир Яковлев… — кому бы они были нужны сейчас, если бы не были блестящими/гениальными живописцами.

Полагаю, исходя из своего опыта общения и своей насмотренности, что сегодня общая картина творчество живописцев (латентных живописцев, генетически обусловленных живописцев) распадается на очень много сегментов, и они все достаточно разные. Часто встречаются какие-то очень брутальные вещи, наподобие битых грязных бутылок, наклеенных на холст, ассамбляжей, аккумуляций и объектов (в том числе найденных на улице), а есть, напротив, вполне себе «нежные» работы, «традиционные» работы или «почти традиционные» (как правило, загнанные в безызвестность и в провинцию) — вроде акварельных цветочков, лепесточков, дамских портретиков (но всех их объединяет цветозвучание — то, чего нет в большинстве других случаев). Попробую пояснить. В рассуждении на эту тему для меня ключевым словом является «живопись», живопись в смысле колоризма, в смысле цветоритмозвучания. Даже когда живописец делает какой-либо брутальный ассамбляж из битой посуды, то всегда, вероятно, думает о том, как эти пятна работают друг с другом, как фактуры взаимодействуют с цветом, собирается ли это всё в одну живописную композицию. Даже когда он делает вполне себе радикальный перформанс, допустим, острый, вызывающий, с обнажённым телом, с обливанием краской, всё равно мысли должны развиваться примерно таким образом: «Вот здесь жёлтый, значит, к нему вот тут нужно серое пятно… Ага, а вот здесь непременно должна потечь черная струйка…». Живописец всегда мыслит как живописец, то есть он от этого в принципе уйти не может (делает так даже во вред какому-нибудь своему социально-политическому или, не дай бог, философскому месседжу). Природа этих людей именно в этом — со всей неизбежностью!

Мой учитель Виктор Соболев когда-то сказал: «Знаешь, как определить живописца? Посмотри, как он берёт серый, и ты поймёшь, живописец он или просто раскрашивальщик афиш». И просто, и понятно… но, увы, понятно совершенно не для всех. В этом-то и есть самая большая проблема живописи — вот эти самые «все». Они не хотят… а ведь всё равно придётся… ибо такова природа искусства. ))

Итак, искусство живописи вовсе не собирается умирать. Напротив, полагаю, оно должно обогатиться и подняться из того неприглядного положения, в которое его стараются поставить сегодня некоторые стратеги и критики глобального артсообщества. Обогатиться страстным человеческим фактором, новейшими технологиями, в том числе саундтреками и смеллтреками, живописными перформансами (умными, философскими, чувственными). Потребуются новые принципы понимания живописной пластики и её границ, многомерной, избыточной, текучей, динамичной, опосредованной, замещённой… И тогда живопись снова станет царицей искусств, как и полагал для своего времени Леонардо да Винчи. А ведь для таких глобальных феноменов, как живопись, времена всегда одни и те же!

Хотелось бы взглянуть на проблему с ещё одной стороны. Высказывания типа «живопись умерла» очень мне напоминают «у нас секса нет». То есть живописное переживание как человеческий фактор есть, а живописи нет; либидо есть, а секса нет… Это уже словно из Булгакова: «Чего не хватишься, ничего у вас нет». Не спорю, есть люди, у которых нет или которым совсем не знакомо живописное переживание, живописное чувство (и их очень много). Но живопись-то никуда не делась! Есть множество людей, которые в принципе не могут понять и принять в силу своей внутренней природы энштейновскую кривизну пространства, но мироустройство-то никто не отменял!

В Третьяковке в разделах после 1990-х практически нет живописных произведений, только пушки Монастырского, таблицы Кабакова, другие занятные вещи и аксессуары… Не думаю, что концептуализм плох. Все перечисленные мной прецеденты вполне закономерны, просто был нарушен закон равноправия и равных возможностей для представителей самых разных, других языковых кодов и направлений в мегаязыке искусства.

Искусство — это вполне самостоятельный и независимый организм, он эволюционирует и требует от посвящённых соблюдения его непреложных законов. Если чьей-то волей этот организм подвергается насилию и деформации, то случается сбой, слом в искусстве тех или иных городов, стран, сообществ. Сильные и достойные русские живописные школы — реализма, абстрактного искусства, метафизической живописи, гиперреализма, экспрессионизма и другие (при всей сегодняшней несостоятельности этой старой терминологии) никто не отменял и никто не имеет права умалять. Полагаю, что в будущем будут вырабатываться и рождаться совсем иные термины, подходы, коды и вИдения, описывающие феномены искусства, но они будут в равной мере наследовать всем без исключения прекрасным и героическим -измам нашего прошлого.

2. Соотношение и взаимосвязь с искусством прошлого становится для многих (и многочисленных, неизбежно рекрутированных в сферу и рынок искусства) молодых (и не очень молодых) людей проблемой. Есть, к тому же, устойчивое мнение, связанное с тем, что многие искусствоведы, зрители, потребители искусства очень низко оценивают искусство сегодняшнее, постмодернистское, постпостмодернистское, contemporary art, актуальное — ну, как не назови, — противопоставляя его старым формам! Для меня это очень огорчительно и необъяснимо.

Насколько я могу себе предположить, от художников прошлого мало что осталось, и это что-то уже промаркировано рынком по тому или иному табелю о рангах и получило соответствующие ценовые категории. Вероятно, это нормально. От времён Рембрандта осталось 2-3% имён и работ (по моему предположению), а от российских авторов первой половины ХХ века осталась, может, третья, может, пятая часть (прочие канули в Лету, хотя прекрасная московская галерея «Ковчег» всё время проводит розыскные работы, и не впустую). Сегодняшних — пока много!.. И что, вот так все они и не имеют ценности или бессмысленны?

В данном случае очень важно разобраться, о какого рода ценности идёт речь? Может, это не очень достойный пример, но вот марка, когда она новая, может быть приклеена на конверт и обеспечить почтовую пересылку письма (разве не конвенциальная трансляция и передача смыслов главная цель искусства?), и в этом её ценность. А марка позапрошлого века на конверт приклеена быть не может, но природу её ценности (иногда очень высокой) может разъяснить любой грамотный филателист. Причём может оказаться, что стоимость практически одинаковых марок, отличающихся малозаметным нюансом, разнится на несколько порядков. Вот это ценность другого рода. Поэтому я и переспрашиваю, собственно, о какого рода ценности идёт речь? Мне часто приводят в качестве возражения такое мало понятное для меня слово — «эстетичность», но у меня тут только одна ассоциация: конфетные фантики, салон, экзальтированные дамочки, пустота… то есть всё то, что искусством не является. Я люблю современное искусство, потому что оно свидетельствует о моём (нашем) времени, и очень часто вижу, что автор хотел что-то сказать важное (вопрос качества его высказывания, артикуляции, таланта — это следующий вопрос). И всегда виню себя, если я ничего не увидел и не услышал… Что касается галеристов и кураторов (которых часто обвиняют в обесценивании искусства, подмене его сомнительными поделками, оказывании коньюктурного давления на художников), то это, во-первых, как во все времена, а во-вторых, — лично я никогда не вникаю в их работу, они мне никогда не были помехой, и уж тем более они никогда (и, надеюсь, в дальнейшем тоже) не повлияли на характер моих тем, техник, месседжей и т. д. Всё зависит, я полагаю, от того, зачем человек пришёл в искусство. Если за деньгами, то это одна история (ну, типа, облапошить фраера ушастого), а если сказать чего, то это другая история. И согласитесь, что первый случай это не об искусстве вовсе!

Вот ещё вопрос — технологической сложности изготовления того или иного артобъекта. Как любят рассуждать расхоже, мол, вот раньше так делали, что сегодня повторить никто не может, а теперь так себе — намазал и пошёл! Я думаю, что специалисты по Рембрандту знают, как это делалось, ведь кто-то же брался реставрировать Данаю после акта вандализма 1985 года!

Я всегда полагал, что вопрос сложности или простоты технологии (а также её уникальности, неповотримости) ещё как-то может касаться народных промыслов, а вот в искусстве это не принципиально. Какая сложность может быт у Ротко, Модильяни или Коровина!? А уж тем более у Владимира Яковлева? Десятки тысяч фальшивок гуляет, а Яковлев от этого менее ценным не стал. Ценно высказывание, а не технический приём! В том же случае, когда современный художник выбирает технологически очень сложный путь или пользуется древними технологиями, что почти одно и то же (например, энкаустика или лиссировочное многослойное письмо), то это его личный выбор, обусловленный его образованием, спецификой его мышления или темпераментом. Примеров множество. Но к конечному результату это не имеет отношения. Вот айфон — какой технологически сложный! Я и все мои знакомые уж точно ни сделать такой, ни даже починить не смогут! А вчера взял и выкинул, так как он сломался и свою функцию (трансляции-коммуникации) больше выполнить не может. Значит, ценности в нём больше никакой нет.

Я не могу себе представить, что плохи все постмодернисты и остальные, которые «после». Ну, вот как Йозеф Бойс (в позапрошлом году я четыре раза посетил его выставку в Москве), Антонио Тапиес (видел в ГМИИ им. Пушкина), Марина Абрамович (сходил на неё четыре раза в 2011-м и для этого дважды съездил в Москву), Ричард Дибенкорн, Джексон Поллок, Пьер Сулаж или совсем сегодняшние Николай Наседкин, Дмитрий Каварга, Константин Батынков, Дмитрий Цветков, Леонид Тишков, Юрий Шабельников, Семён Файбисович, Владимир Козин, Пётр Белый, Иван Дубяга и многие, многие другие, всех перечислить невозможно. Эти авторы явно не модернисты уже (у них совершенно другой флёр), они несут сумасшедшую личную харизму, их ни с чем и ни с кем не спутаешь, каждый из них говорит о своих личных, и общественных, и эстетических делах, вопросах, проблемах, мировоззрениях… Это не исключения из правил, это просто хорошие художники! Мне кажется, деление на хороших модернистов и плохих постмодернистов в данном случае очень условно и неоправданно. Есть куча совершенно безликих и безличностных производитлей товара для художественного потребления сейчас, и были во всех веках! Все эти цеховые мастера и т. д., и т. п. Я бы даже набрался смелости и поставил сюда раннего Рембрандта (времён «Ночного дозора»), когда он ещё был светским (но, безусловно, талантливым) придворным повесой, модным живописцем и ещё не стал тем Рембрандтом, который потряс, потрясает и будет потрясать мир. Склонен полагать, что безличие и слабость некоторых сегодняшних авторов — это просто синоним бесталанности, независимо от эпохи и принадлежности к той или иной искусствоведческой категории-группе-изму… Художник — он или хороший, или плохой. Или несёт он образность, метафору, остроту (в том числе и пластическую), или производит одинаковых «пластмассовых попугаев», которые, без сомнения, во все времена очень нравились, радовали публику (и были, соответственно, безличны, безлики, бездушны). Мне кажется, дело не в возвышенности, высокости или пафосности тем или стиля, а просто в обыкновенной художественной правде. Поллок тем хорош и велик, что от него за версту несёт Америкой, алкоголем и безумием, что и есть правда в данном случае.

3. Современное искусство и молодёжные субкультуры здесь и сейчас.Искусство наших дней отнюдь не уступает искусству старых мастеров и прошлых веков — вопреки тому, что об этом свидетельствует расхожее мнение. Просто люди прежней, советской формации часто затрудняются «прочитать» (как правило, в силу своей полной непросвещенности) новую форму. Одна из задач современного искусства, галеристов, музейщиков — преодоление этого барьера невежественности и выявление путей преемственности между новыми и прежними формами культуры, новыми и прежними поколениями. Здесь путеводом может стать духовная наполненность или напряжённость духовного поиска тех или иных представителей форм старой, новой и новейшей культуры. На фоне этой сложной, противоречивой и переменчивой картины современная молодежь резко, жутко и невыгодно отличается от молодежи всех предыдущих, советских и постсоветских лет. Ещё катастрофичнее выглядит молодежная субкультура. Все эти разрисованные заборы с привкусом сатанизма, их речь, пересыпанная, а зачастую и состоящая только из матерного сленга, сиюминутные интересы, связь с пивом, чипсами и игральными автоматами… Но что это, как не глобальный и естественный протест по отношению к неискренности, лицемерию, лживой приторности и пахнущей нафталином так называемой «взрослой культуре на местах»? Они, глубоко разочарованные, скучные до зевоты, выхолощенные до вакуума чиновничим очковтирательством, «академическими канонами красоты», просто мстят нам за ложь! В лучшем случае — раз и навсегда отвернулись от культурных контекстов. Особенно страдает этим провинция, то есть 80-90% населения. Именно здесь нет и в ближайшее время не будет современной живой культуры, именно сюда она не проникает, сохраняясь исключительно в столичных мегаполисах. В провинции те, от кого она зависит, боятся её как проказы. Потому что современная живая культура, со всем её постмодернизмом, трансавангардом, театрами абсурда, кино «не для всех», интерактивными формами восприятия музейных экспозиций, — неудобны. Неудобны потому, что хлопотны, требуют компетентности, образованности. А целое поколение между тем превращается в мусор.

При всей катастрофичности состояния молодежной культуры она, однако, активно перенасыщена изобразительными, музыкальными, слэнговыми элементами и новообразованиями, что свидетельствует о напряжённости духовного поиска. Молодёжные уличные граффити (равно как остальные формы субкультуры) — это по своей сущности и природе сакральные, духовные пространства, то есть совокупности порождённых ими творческих и творящих элементов, осознаваемые их представителями как потаённо-мистические протяженности бытия (наверное, хорошо, что они сами таких слов не знают). Руководствуясь инстинктом, молодые люди выстраивают себе миры абсолютно противоположные мирам взрослых, и здесь, конечно, крайне важно, кто наставник. А преуспел пока в наставничестве худший из «голливудов». Закормленные радиоактивными отходами американских киноакадемий, подростки наших дней по-взрослому играют в наркоманов, киллеров, инопланетных монстров и в дьявольскую нечисть. Смотреть же на «трухлявых лосей» в музеи и на выставки престарелых живописцев они ходят только из-под палки, только в счёт учебных занятий, а иногда и только набравшись пива. Местная администрация же, как правило, это поощряет, потому что измеряет «культуру» количеством посещений. Мы сейчас наблюдаем резкую дифференциацию тинэйджеров на культурогенное меньшинство, которому сейчас очень трудно выбраться из-под обломков разлагающегося социума, и на остальное большинство. Повсеместно устойчиво существует тенденция увеличения пропасти между ними. В самых престижных и интеллектуальных галереях нового искусства в столицах (и в больших культурных городах — Краснодар, Уфа, Воронеж, Тюмень, Омск, Новосибирск…) всё моложе и моложе становится возраст входящих в искусство авторов, таких арт-новобранцев, «рекрутированных» в культуру и искусство молодых людей.

Что касается проблем общения со зрителем вообще (и с молодёжной аудиторией, что архиважно), то на первом месте стоит тотальное неприятие зрителем современного искусства. Преобладают термины и высказывания типа «мазня», «чёрные», «некрасиво», «не умеют рисовать», «издевательство», «извращенцы»… Мне жалко этих зрителей, моих современников. Материализация «духовного», хотя это может показаться и странным, связана с рисованием именно «некрасивых» картин (то есть картин, не симпатичных по внешнему виду, непривычных, неудобоваримых при первом контакте, грубых, в том или ином смысле, или просто непонятных). Что за парадокс такой? По всей видимости, нам тут следует учесть и допустить право на существование китча, «попсы», проще говоря — плохого и пустого искусства (и, естественно, как всё пустое, «красивого», точнее сказать — смазливого). Допустить, конечно, желательно не на территориях серьезных музеев и галерей. Каждый имеет право и на такого рода «красоту» — нас создали свободными. Просто желательно не смешивать в дальнейшем «мух» и «котлеты». Питерский художник Феликс Волосенков уверяет: «Искусство — это всегда новое, которого никто не видел. Поэтому такую картину сразу невозможно поставить в ряд известного — поэтому она — плохая» (Альбом «Феликс Волосенков». ГРМ. СПб. 2003.) Полагаю, что тернистый путь к созданию «плохой картины» пролегает через воспитание доверия художника к самому себе, к собственной духовной интуиции и своему чувству. Понятно, что в ходе творческой работы это доверие постоянно подвергается испытанию, сталкиваясь с вполне естественным желанием подправить сделанное, подстроить картину под уже известную схему, руководствуясь какой-либо школой или направлением, сделать красиво. Преодоление этого желания становится первым шагом к обретению «духовного» в себе и себя в «духовном». Здесь такой своего рода «внутренний нонконформизм». Только он ведёт к подлинному в искусстве. Вспоминается упрямое высказывание одного моего однокурсника по художественному училищу Андрея Виноградова: «Хороший художник тот, который никому не нравится». Удивительно точно. Только создавая неклассическую модель изображения — по ту сторону подражания реальности, выходя за пределы эстетики, сформированной и сформулированной разного рода учебными заведениями и институциями, человек находит путь к себе. Мне кажется, что только хороший и достаточно честный художник может преодолеть «антропоцентрический эгоизм» и действительно продвинуться в сторону духовного и подлинного. Как видите, ни «красота», ни «функциональность» не являются в данном контексте ценностями.

 

Итак, только хороший художник, пишущий «бесполезные» и непонятные картины, то есть делающий бесполезное с точки зрения практической, может оказаться в результате личностью и творцом современного искусства. Можно заметить, что эти установки радикально отличаются от установок, господствовавших, по крайней мере, нескольких сот предшествующих лет. Тогда «цеховые законы» явно доминировали над личностным началом. Это было законом того времени. Искусство же ХХ (и, я надеюсь, ХХI века) — это искусство индивидуалистов. (Когда-то картины липецкого живописца Виктора Сорокина разворачивали с выставкомов за «безыдейность»: «Дед рисует туалеты и заборы!»). Внимание художника-индивидуалиста ХХ века приковано прежде всего к драматургии, а точнее — к экзистенциальной драме Бытия, да ещё и пропущенной через себя самого, коснувшейся тебя самого. Именно такое искусство обладает редким, но самым главным свойством — адекватностью (внутренней — себе и внешней — миру). Я полагаю, что не надо опасаться, даже если это вдруг окажутся Пустота и Ничто.

Известно (правда, из других фундаментальных дисциплин), что Хаос и Ничто обнаруживают в себе внутренние, потаённые структуры гармонии, а значит, и катарсиса, и возрождения. Кстати, это вполне согласуется с новейшими представлениями квантовой физики — когда вакуум предполагает быть чётко структурированным и, что самое парадоксальное, является бездонным источником энергии, материи и света, ибо он разложим на вещество и антивещество. Художник-драматург лишь разделяет Хаос, Ничто, Пустоту на новый Танатос и новый Эрос и творит из этого вселенскую метафору бесконечного Бытия. Вот тут-то и возникает подлинная красота и подлинная образность нового и новейшего времени. Впрочем, всегда так было. Можно заметить, как это красиво сочетается с религиозным представлением о Творении из ничего и с представлениями современной науки о Большом взрыве как о причине всего. Таких совпадений просто так не бывает!

Для художественной арены сегодняшней Европы (я имею в виду — вплоть до Урала) и обеих Америк, а также начавших к ней примыкать Азии (вместе с Сибирью и Ближним Востоком) и Африки снова свойственна тяга если не к революционности, то хотя бы к радикальным изменениям всех стилей, техник и технологий или к их серьёзной ревизии. Новыми и новейшими молодыми авторами (последней четверти ХХ — первого десятилетия ХХI веков), как правило или зачастую, избираются методы шока, эпатажа общественного мнения — вплоть до попирания приличий (хотя, если вспомнить поведение Сезанна, Гогена, Ван Гога, Матисса, Модильяни, Сутина, Пикассо и других сегодняшних кумиров, то выяснится, что ничего странного не происходит). Только сильно изменилась терминология — теперь ищут новые гендерные стратегии, контексты, делают исключительно «проекты» вместо старых добрых выставок и произведений. Появилась специфическая идеология «дрейфующего» или «блуждающего» творчества — когда художник не выстраивает и не преследует никакого правдоподобия, понятности и логичности, стремится оказаться вне нарратива. Образы возникают спонтанно и накладываются на холст или ещё куда-нибудь произвольно. Ценится жест безумный и «ненормативный», всё это колобродие срастается с идеологией панковской и постпанковской в молодёжной среде  (или вырастает из неё), с массовым творчеством художников граффити (или вырастает из него), вызывая многие возмущения добропорядочных граждан. Нарастающая волна и мода на граффити и street art радует и успешно коррелирует с общей энергетикой и вектором сегодняшнего «вольного» искусства, создаются многочисленные центры и музеи стрит-арта, в столицах все филиалы ММОМА и МАММ, «Винзавод», «Флакон», «Фабрику», усадьбу Гуслица и др. вряд ли можно назвать пустующими. И 75% — это молодые! В текущем году я побывал, к счастью, как участник, на «Фарше-2015». Там были замечательные мальчики и девочки, были классные перформансы, был гениальный пластический балет (смотрите картинку), в глазах этих ребят я увидел железо, — есть кому делать искусство после нас!

Но, дамы и господа, разве когда-нибудь было по-другому? Это нормально!

Эссе, 2015 год.